Неточные совпадения
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может
резать на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и
начинал сердиться и назойливо спорить.
— Я ведь одному вам говорю, —
начала опять Лиза. — Я себе одной говорю, да еще вам. Вам одному в целом мире. И вам охотнее, чем самой себе говорю. И вас совсем не стыжусь. Алеша, почему я вас совсем не стыжусь, совсем? Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и
режут?
Поднявшийся ветер дул нам навстречу и, как ножом,
резал лицо. Когда
начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерсу остановился и стал о чем-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с дороги. Из опасения заблудиться они решили заночевать под открытым небом.
Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно
резал мне плечо, но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца,
начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой.
Через час восток
начал алеть. Я посмотрел на часы, было 6 часов утра. Пора было будить очередного артельщика. Я стал трясти его за плечо. Стрелок сел и
начал потягиваться. Яркий свет костра
резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
— Это, изволите видеть, —
начал Петин какою-то почти собачьей фистулой, — свинью
режут, а собака за нее богу молится.
Когда, в
начале службы, священник выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал только дьячок, Павел беспрестанно переступал с ноги на ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую
резные царские врата.
Петр Петрович сейчас же своих гостей
начал учить — как надо
резать сыр, и потом приготовил гастрономическим образом салат.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, —
начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых
режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
И меня действительно никто не бьет и не
режет. Только его превосходительство изредка назовет «размазней» или «мямлей», и то единственно по чувствам отеческого участия к моей служебной карьере. Когда дело зайдет уже слишком далеко, когда я
начинаю чересчур «мямлить», его превосходительство призывает меня к себе.
— Он… —
начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей
режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
Готовились к поверке;
начало рассветать; в кухне набралась густая толпа народу, не в прорез. Арестанты толпились в своих полушубках и в половинчатых шапках у хлеба, который
резал им один из кашеваров. Кашевары выбирались артелью, в каждую кухню по двое. У них же сохранялся и кухонный нож для резания хлеба и мяса, на всю кухню один.
На место Максима взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас послал его
резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по палубе; пассажиры
начали ловить их, — три курицы перелетели за борт. Тогда солдатик сел на дрова около кухни и горько заплакал.
Хаджи-Мурат опустил голову и долго просидел так; потом взял палочку, лежавшую у тахты, достал из-под кинжала с слоновой ручкой, оправленной золотом, острый, как бритва, булатный ножик и
начал им
резать палочку и в одно и то же время рассказывать...
Марьянка продолжала
резать, но беспрестанно взглядывала на постояльца. Он
начал было говорить что-то, но остановился, вздернул плечами и, вскинув ружье, скорыми шагами пошел из саду.
Так и потекли однообразно день за днем. Прошло два месяца. Кавказский все сильней кашлял, задыхался, жаловался, что «нутро болит». Его землистое лицо почернело еще более, и еще ярче загорелись впавшие глубже глаза… Кубики
резать ему
начал помогать Луговский.
Я
начал было слушать с большим участием анатомию, и покуда
резали живых и мертвых животных, ходил на лекции очень охотно.
И вот ее совершеннолетие исполнилось; здесь вы видите, как она только что всплыла; надводный воздух остро
режет ее непривычное тело, и в груди ей больно от этого воздуха, а между тем все, что перед нею открылось, поражает ее; вдруг все это, что понималось смутно, уясняется; все
начинает ей говорить своим языком, и она…
Наконец нервное напряжение
начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели становится жарко, воротник давит шею, крючки
режут горло… Хочется сесть и сидеть, не поворачивая головы, точно на вокзале.
Они нарочно зажигают все свечи, чтобы не было так жутко, падают все на пол и
начинают кричать, как будто их кто
режет.
— А вот, как я жил еще у Пузанихи, —
начал курляндец, — так пошли мы один раз с матерью Натальею, что из Боровска, да с Аленою, тоже странницею из-под Чернигова, на богомолье к Николаю-угоднику амченскому. [То есть «мценскому», от г. Мценска, где есть
резная икона св. Николая (прим. Лескова).]
С другого же почти дня Рымов закутил;
начали ходить к нему какие-то приятели, пили, читали, один из них даже беспрестанно падал на пол и представлял, как будто бы умирает; не меньше других ломался и сам хозяин: мало того, что читал что-то наизусть, размахивал, как сумасшедший, руками; но мяукал даже по-кошачьи и визжал, как свинья, когда ту
режут; на жену уже никакого не обращал внимания и только бранился, когда она
начинала ему выговаривать; уроки все утратил; явилась опять бедность.
— Не пойму я братца! — жаловалась на него матушка. — Каждый день нарочно для него
режем индейку и голубей, сама своими руками делаю компот, а он скушает тарелочку бульону да кусочек мясца с палец и идет из-за стола. Стану умолять его, чтоб ел, он воротится к столу и выпьет молочка. А что в нем, в молоке-то? Те же помои! Умрешь от такой еды…
Начнешь его уговаривать, а он только смеется да шутит… Нет, не нравятся ему, голубчику, наши кушанья!
— А, вот оно в чем дело! — насмешливо, но серьезно улыбнулся Тадеуш. — Ну, брат, берегись! Ты, я вижу, москалиться
начинаешь!.. Эдак, пожалуй, когда они опять станут нас грабить и
резать, тебе тоже совестно сделается, и ты будешь просить у них прощенья за их же преступления?
— Охота!.. Так вот, видишь, старец-то, как помирать стал, и оставил мешочек начетчику, разумеется, мужику… фамилию я забыла… И
начал этот мешок с сухариками переходить из рук в руки, от одного начетчика к другому, по завещанию. Разумеется, прежние — то кусочки, от агнца-то, давно перевелись, а только крошки запекали в просвиры и
резали потом на новые кусочки и сушили.
— Здорово, Вася! —
начал он, садясь. — Я за тобой… Едем! В Выборгской покушение на убийство, строк на тридцать… Какая-то шельма
резала и не дорезала.
Резал бы уж на целых сто строк, подлец! Часто, брат, я думаю и даже хочу об этом писать: если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое? — развел он руками, увидев веревку. — Уж не вешаться ли вздумал?
Глеб Алексеевич стал осматривать свою спальню, в которой все было уютно и комфортабельно,
начиная с кровати красного дерева,
резного такого же дерева туалета, с разного рода туалетными принадлежностями, блестевшими серебряными крышками склянок и флаконов и кончая умывальным столом с принадлежностями, также блестевшими серебром...
Бывали минуты, когда она, пылая к нему особенной нежностью,
начинала кусать его, терзать, душить, даже
резать ножом.
По известным или не известным нам причинам, французы
начинают топить и
резать друг друга.
Начиная с 26-го августа и по 2-е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей, осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда всё блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза
режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний, пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые, и когда в темных, теплых ночах этих, с неба, беспрестанно пугая и радуя, сыплются золотые звезды.